Вот уже много лет каждый июль я провожу неделю на берегу озера Селигер, где нет городов и машин, где небо по вечерам переливается тысячами волшебных точек – звезд, где луна такая яркая, что слепит глаза, где есть лесные чащи, в которых не бывает людей, а значит под каждым брусничным кустом наверняка прячется никем не пуганый эльф, крошечный хозяин леса.
Именно там я обычно возвращаюсь к давно брошенному дневнику, откуда и выписано мной следующее наблюдение:
«На закате почти всегда бывает штиль. В одну секунду падает в воду и затихает ветер, волны, весь день игравшие на солнце гребешками белой пены, послушно опускаются все ниже, превращаются в тихую рябь... Но на закате и только на закате все огромное озеро с изгибами, заливами и островами превращается в огромное, без изъяна чистое зеркало.
Бывают холодные вечера, когда закатное небо окрашено красным, и золотые облака стоят недвижно: тонкие, прямые острые. В этом огне сгорает прошедший день, и только прибрежный камыш кажется совсем черным, будто отделяя землю, берег от огненного празднества заката, от холодного света, которым наполнено небо, и недвижная гладь озера. В такие дни страшно выходить на берег, приближаться к этому нетронутому даже ветром горящему миру. Но чем страшнее, тем, конечно, желанней. Лодка, обычно тяжелая, скользит по воде так прямо и легко, как могла бы скользить лишь по чистейшему льду, если бы настолько гладкий и чистый лет действительно мог существовать. А по спине идут мурашки от сознания того, как может чья-то крошечная лодка нарушать эту почти священную тишину, резать гладь, в которую, может, с самого начала мира, светясь, смотрелось огненно-золотое небо.
Еще бывают другие закаты, когда теплое, светло-голубое небо тихонько темнеет, а мягкий солнечный блеск делает жемчужными маленькие пушистые облака, льется на землю, даря прозрачный свет ярко-зеленым камышам, траве, листьям. Тогда, кажется, что каждый колосок, каждый лепесток розового клевера светится совсем своим, волшебным светом. Тогда поверхность озера остается светло-голубой, как днем. К такой воде не страшно подойти, и все же... Лодка вновь режет зеркало, вновь становится волшебно, хочется перегнуться через борт и погладить неподвижную воду так, как гладят ручную зверушку. Но разогревается мотор, быстрее и мягче скользит по зеркалу лодка, крепче приходится сжать канат, чтобы не упасть с круглого борта, резче бьет в глаза ветер, от него становится трудно дышать. И вот тогда появляется в душе новое чувство торжества и восторга, вдруг ощущаешь себя неотъемлемой частью этого мира, заката, ветра, брызг, жемчужных облаков и озера, в которое с самого сотворения мира смотрелось небо, понимаешь, почему тогда, давно, язычники верили в бессмертье.
Священную тишину прерывает голос: «Не пора ли рассеять обстановку, а то чувство, будто нас уже окружили местные духи!» Смеюсь, тяну руку кверху: «Здравствуй дух!» И ощущение волшебства этой минуты становится сильным настолько, что почти чувствую в руке маленькую пушистую лапку.
Быстро темнеет небо, праздник заката закончен, и легкая ветряная рябь касается воды, разрушая собой чудесное зеркало. Теперь будет ночь, и лодке уже незачем быть на воде, там теперь уж точно совсем другой мир, там ветер создал из черных ночных туч огромное вороново крыло, с тысячью тонких, острых перьев. Наверное там, под этим крылом, невидимый, спит город, спит, и понятия не имеет о глади закатного озера, в которую с начала мира смотрится небо, и о том, что мы бессмертны. Там, в этом городе, откуда летит к нам ворон из туч и обрывков тумана, там сейчас идет дождь».
Мария Андреева
